Хороший охотник — готовый опытный разведчик

Хороший охотник — готовый опытный разведчик, меткий стрелок, способный в любых условиях переносить трудности походной жизни.
СЕНТЯБРЬ в этом году выдался на редкость погожим и солнечным. Днем было настолько жарко, что приходилось делать большие привалы и на несколько часов уходить в глубь тайги и там, под разлапистыми пихтами и елями, спасаться от зноя. Ночи же были такими тихими и звездными, а леса, окружавшие таежную реку Вая, так красивы и гостеприимны, что ночевали мы всегда у костра, недалеко от реки, на зеленой лужайке, окруженной со всех сторон могучими деревьями, уходившими своими вершинами в безоблачное небо.
Сегодня мы удачно поохотились по уткам и тетеревам, заполевали даже одного глухаря и, как только стало темнеть, расположились на ночлег. Мои юные спутники Валера, Сева и Юра быстро соорудили костер, сварили охотничий «кондер» из уток, вскипятили чай с яблоками, и все мы — четверо охотников и две собаки, — сытно поужинав, уютно устроились на отдых вокруг костра.
Ребята, сидя на мягкой и сочной траве, оживленно обсуждали сегодняшнюю охоту. Я же лежал на спине, смотрел на небо и слушал ночные звуки. Совсем рядом шумно несла свои воды в глубь тайги бурливая Вая. На той стороне в озерках и заводях покрякивали утки, кричали бекасы, а издали с моховых болот доносилась музыкальная перекличка журавлиных табунов. Сухие дрова весело потрескивали в костре, к черному небу, усеянному золотыми звездами, взлетали яркие искры, и казалось, что это летят вверх такие же звезды, добираются до черного купола и занимают там свои, отведенные им, места среди других звезд. Где-то вдали время от времени кричала и плакала сова.
Спать не хотелось. В голове непрерывной чредой текли мысли, реяли воспоминания. Все ярче и отчетливее вставали в памяти далекие осенние ночи 1941 г., проведенные вот так же под звездным небом в Ярцевских лесах, окаймляющих такую же, как Вая, лесную речку Вопь, на которой наши войска остановили немецкие полчища и преградили им путь к сердцу Родины — к Москве. Перед мысленным взором возникали знакомые и родные лица моих однополчан-разведчиков, с которыми мне довелось с первых же дней войны вступить в смертельную схватку со злобным и коварным врагом. Вот об этих ребятах, многие из которых, героически защищая Родину, честно сложили на полях сражений свои головы, я и вспоминал, лежа у таежного костра после охоты…
В июле 1941 г. в составе Московского добровольческого батальона коммунистов я прибыл в район Ярцева в 38-ю стрелковую дивизию, которой командовал полковник М. Г. Кириллов. Дивизия входила в специально созданную армейскую группу генерала К. К. Рокоссовского. Эта группа имела задачу задержать немецкие сипы, неудержимо рвавшиеся к Москве, не пустить их на магистраль Минск — Москва и, оттягивая на себя, облегчить положение наших войск, сражавшихся под Смоленском,
Я получил направление в полк подполковника Соколова и был назначен командиром разведки. Командир полка поручил мне скомплектовать подразделение разведчиков из лучших бойцов, выбирая в ротах наиболее смелых, сильных и смекалистых ребят. Ходя по ротам, я в первую очередь знакомился с теми бойцами, которые до армии были охотниками, зная по личному опыту, какие ценные для разведчика качества вырабатывает в человеке охота. Поэтому большинство из отобранных мною разведчиков в прошлом были охотниками и это полностью себя оправдало в трудных условиях первых месяцев войны.
Особенно хорошими разведчиками, отлично зарекомендовавшими себя в бою и на охоте «за языками», оказались десять бойцов, которые в течение всего периода упорных и тяжелых боев в районе Ярцево были основным ядром подразделения, его опорой и костяком. Все эти бойцы в прошлом были охотниками, среди них шесть московских студентов: Василий Макаронов, Александр Строев, Валентин Яковлев, Анатолий Толчинский, Петр Плесов и Ахмет Устафуров. Они не были новичками, прошли хорошую школу, сражаясь в лыжных батальонах во время войны с белофиннами. Старый коммунист, сапожник из Тулы, Иван Гусев, имевший за плечами две войны — империалистическую и гражданскую, несмотря на преклонный возраст, вновь добровольцем пошел защищать Родину.
Надежными воинами оказались уже немолодые беспартийные колхозники — украинец Николай Полевой и кубанский казак Степан Кулисов. Но подлинной душой нашей разведки был молодой таджик комсомолец Усман Шоев, до войны — сельский учитель, спортсмен и горный охотник, безгранично смелый, сильный и ловкий в бою, добродушный весельчак и затейник на отдыхе. Именно с таких бойцов писал своего Теркина поэт Твардовский.
Ратный труд разведчиков был весьма нелегким. За первые четыре месяца войны мы много раз ходили в тыл врага, участвовали во многих тяжелых боях и схватках накоротке, охотились за «языками». За это время у нас были неплохие «трофеи» — мы взяли в плен и привели с «охоты» одиннадцать «языков», преимущественно эсэсовцев, в том числе двух офицеров, фельдфебеля и унтер-офицера. На нашей «охоте» бывало всякое — и удачи, и неудачи, были и тяжелые потери. Ведь охота за фашистским зверем, злобным и отлично вооруженным, во сто крат труднее и опаснее любых других охот.
Не имея возможности в журнальном очерке познакомить читателей со всеми нашими охотами, я ограничусь описанием одной, пожалуй, самой тяжелой из охот за «языками», проводимых нами в первые дни войны.
…До этой ночи счастье неизменно сопутствовало нам. Мы несколько раз ходили во вражеский тыл, добывали ценные сведения и привели оттуда нескольких «языков», не потеряв са&и ни одного бойца. Нас в полку стали уже называть «безаварийными».
Но вот пришла и она, эта первая неудача, которая, как тяжелый кошмар, осталась в моей памяти на всю жизнь…
В ту ночь я взял с собой тринадцать разведчиков и мы отправились в тыл врага. Ночь была лунная, но сильный и густой туман до предела уменьшал видимость. Поначалу все шло хорошо. Мы благополучно добрались до большого села, которое надо было разведать, так как по сведениям воздушной разведки в этом селе остановились какие-то новые немецкие войска.
Кругом стояла полная тишина. На краю села высился большой скотный двор, к которому мы и приблизились. Внутри двора, за запертыми воротами, почуяв нас, отчаянно замычали коровы и заблеяли овцы, согнанные сюда немцами и, очевидно, голодные. Опасаясь, чтобы скот не выдал нашего присутствия, мы осторожно двинулись по проулку в село. Шли тихо, пригибаясь к земле. Вот и сельская площадь.
Хальт! — прогремело внезапно сбоку, совсем рядом. И сейчас же застрочили автоматы, пули запели над нашими головами.
, — Ложись! — крикнул я, — гранаты к бою!
В это время с другой стороны, из соседнего проулка, в нашем направлении яростно затявкал пулемет. Сзади послышались крики и топот многочисленных ног. Оттуда бежали немцы.
Отходить к реке! — скомандовал я, но и с той стороны тоже заговорили автоматы. Мы были окружены со всех сторон. Надо было прорываться, Решали секунды.
За мной! Вперед! — закричал я и с гранатой в руке устремился в проулок на вражеский пулемет. Разведчики бежали за мной. Пулемет, захлебываясь, бил смертоносным свинцом нам в лицо.
Как бы споткнувшись, упал Толчинский. За ним Устафуров. Их подхватили и понесли товарищи. Упал, но тотчас же поднялся и вновь побежал Плесов. Пулемет уже совсем рядом, у сарая. В него полетели гранаты. Несколько сильных взрывов—и пулемет замолчал.
Прорвались! Но путь к реке отрезан, сзади беспорядочная стрельба и топот ног. Единственный выход — в глубь вражеской территории. Бежим по огромному тояному болоту, поросшему кустарником. Под ногами сочно чавкает болотная жижа, пугая нас, то и дело вырываются из-под ног утки, бекасы и дупеля. Шум их крыльев кажется оглушительным.
Стрельба сзади все удаляется. Очевидно, немцы потеряли нас и бросились преследовать в другую сторону, к реке. Отошли от села километра два. Туман настолько сгустился, что в трех шагах ничего не видно. Куда идти — определить невозможно. Решил остановиться. Выбрали густой кустарник и пробрались в его чащу. Все страшно устали, тяжело дышат. Толчинского и Устафуровз опустили на землю.
Толя Толчинский убит наповал. Пуля пробила голову. Его лицо залито кровью. Снимаем каски и молча склоняемся над телом погибшего товарища. Устафуров тяжело ранен в грудь. Он зсе время теряет сознание и тихо стонет. Гусев и Полевой индивидуальными пакетами перевязывают ему рану. Лег
ко ранен Плесов. Пуля насквозь пробила мякоть ноги выше колена. Его тоже перевязываем.
Начинает светать. Туман по-прежнему густым слоем окутывает землю. Внезапно совсем рядом запели петухи. Я невольно вздрагиваю: значит, здесь деревня, а в ней, конечно, немцы. Но идти дальше все равно нельзя. Что бы ни случилось, надо оставаться на месте. Взяв себя в руки, стараясь быть спокойным, обращаюсь к бойцам:
Ну, друзья, попали мы с вами крепко. Но головы терять не будем. Идти дальше сейчас нельзя, немцы нас обнаружат и перестреляют, как куропаток. Будем сидеть в кустах до вечера. Днем осмотримся и наметим пути отхода, а как только стемнеет, пойдем к себе. Если же днем нас обнаружат фрицы — будем драться до последнего. Живыми в руки фашистам не дадимся. Покажем немчуре, как умеют сражаться и умирать советские солдаты. Все ли согласны со мной?
Все согласны. По лицам разведчиков вижу, что если будет драка, каждый
из них дорого отдаст свою жизнь. Сидим молча. Труп Толчинского и непрерывные стоны Устафурова действуют угнетающе и не располагают к разговорам.
Стало совсем светло. Туман медленно поднимается вверх и расходится в стороны. Перед глазами возникает большая деревня, до нее каких-нибудь триста метров. Ее очертания становятся все отчетливее и мы видим немецких солдат, которые то и дело показываются на улицах. На окраине, совсем близко от нас, стоит часовой. Через деревню мчится танкетка, потом с треском проскакивает несколько мотоциклов. Особенно большое оживление заметно у одного дома: туда и обратно все время проходят офицеры, выскакивают и исчезают вестовые. Очевидно, в доме большой штаб. Заношу обстановку на кроки.
Начинает сильно припекать солнце Все мы изрядно проголодались, многих мучает жажда. Но продуктов никаких нет, а воды всего полфляжки у Гусева. Это только для Устафурова. Сидим, пригнувшись к земле. Встать нельзя, кустарник едва достигает груди. А день только начинается и до вечера еще много-много часов.
Товарищ командир! — шепотом ко мне обращается Макаронов, — разрешите закурить. Смерть, как охота! Я осторожно, в каску буду курить.
Я невольно задумываюсь: мне тоже смертельно хочется курить. Нет, нельзя рисковать. Немцы рядом. Надо вытерпеть. Вася печально соглашается. День тянется нестерпимо медленно. Далеко- далеко маячит знакомый лес. Там свои, они, наверно, считают нас погибшими.
Ориентируюсь по местности и черчу кроки, определяю и заношу на них обратный маршрут. Показываю его ребятам. Все немного подбодрились и с надеждой глядят на далекий лес. А рядом, в деревне по-прежнему немцы, враги. Что, если кто-либо из них вздумает пойти в наш кустарник? Об этом лучше не думать…
Все на свете когда-нибудь кончается. Кончился, наконец, и этот мучительный, бесконечно долгий день в кустах на болоте. Немцы нас не обнаружили.
Едва стемнело, мы покинули свое убе
жище и двинулись в обратный путь. Бойцы, чередуясь, несут Толчинского и Устафурова. Последнему стало лучше, он пришел в себя, не стонет, но страшно ослаб. Без кровинки в лице лежит он на плащ-палатке и неподвижным взором смотрит на звезды.
Только на рассвете добрались мы до знакомой переправы. Осторожно, стараясь не шуметь, переправились на свой, восточный берег. Теперь почти дома.
Вместе с Макароновым, Шоевым и Строевым иду впереди отряда лугами к лесу. Внезапно перед нами из кустов показывается голова. Немец, выпучив глаза, оторопело смотрит на нас. Со свистом летит граната, брошенная Шоевым. Взрыв — и голова исчезает в кустах. И сейчас же, совсем рядом, из кустов выскакивает здоровенный рыжий фельдфебель с маузером в руке и почти в упор стреляет в меня. Очевидно, сработала боксерская реакция, я инстинктивно уклонился, как от удара перчаткой, и пуля звякнула около уха, обдав лицо воздушной струей.
Немец снова вскидывает руку, но я перехватываю ее и две пули уходят вверх. Правой наношу сильный «крюк» в челюсть. Одновременно Макаронов, рванувшись вперед, наотмашь бьет немца по голове. Колени у фрица подгибаются и он кулем валится на землю. Полный нокаут.
В кустах слышится треск убегающих к реке немцев. Ребята провожают их короткими очередями. С западного берега реки фашисты открывают огонь. Схватив поверженного фельдфебеля, мы, отстреливаясь, отходим в лес.
У командного пункта нас встретил подполковник Соколов с офицерами штаба. Я вдруг почувствовал смертельную усталость и тошнотворную слабость. Собрав последние силы, докладываю:
Товарищ полковник! Разведчики прибыли с задания. Разведать село не удалось, попали в засаду. Убит разведчик Толчинский, двое бойцов ранено, один из них тяжело. Взят в плен немецкий фельдфебель.
Подполковник подходит ко мне, крепко обнимает и трижды целует. Потом все, обнажив головы, останавливаются у тела Толчинского. Минута молчания.
Между тем рыжий фельдфебель начинает приходить в себя и стонет. Его ставят на ноги и поддерживают с двух сторон. Командир полка мрачно смотрит на немца. Потом говорит своим офицерам:
Немца — в штаб, раненых — в санбат, разведчиков хорошо накормить и дать водки, — и, обращаясь ко мне, добавляет: — Когда вчера услыхали стрельбу и вы не вернулись, мы все считали вас погибшими. Идите отдыхать.
…Утром на дне глухой балочки мы похоронили Толю Толчинского и над его могилой поклялись беспощадно мстить гитлеровцам. Устафурова отправили в тыловой госпиталь. Плесов отказался от санбата и остался в строю. Пленный .гитлеровец дал много ценных показаний. Он оказался командиром подразделения немецких разведчиков, пробиравшихся в расположение наших войск..